Нет ума - считай, коллега !

Майские праздники в этом году объединились в причудливую конфигурацию, название которой: "Мир. Труд. Май. Христос Воскрес. Гитлер капут!"

Пожилой гаишник всю жизнь был уверен, что Великий Пост - это где - то на Рублёвском шоссе..

- А в Москве уже почти не пьют...
- Это почему?
- Аллах не велит.

В Ире текла капелька еврейской крови. Всего четверть, но её хватило: мордовские болота разомкнулись и выпустили её в Израиль. Дело осложняла предстоящая свадьба. Жених Иры — круглолицый светловолосый и вечно бодрый Ваня не влезал в талмудический закон никаким боком. В посольстве Израиля Ире намекнули, что проще уехать незамужней. Ваню не желали видеть в земле обетованной. До неё не добирались и более достойные люди — праотец Моисей вёл людей 40 лет, напрямую общался с Богом, но тоже не дошёл.

Разразился бурный скандал. Его слышал весь двор.
— Свадьбы не будет! — кричала Ира.
— Будет! — кричал Иван.
Звенели тарелки. Из окна на пятом этаже, где Ира жила с родителями, вылетел букет роз. Розы летели, как маленькие бомбардировщики. Они взрывались алым в сером небе.

Ира уехала. Как в хорошем кино, Ваня гнался за поездом на мотоцикле. «Вернись! — кричал он. — Я всё прощу!» Ира плакала. Её соседка по плацкарту смотрела на неё участливо: «Уезжаешь, деточка? Хочешь котлетку, заешь горе?» — и она достала из фольги румяную котлету. «Свиная?» — робко спросила Ира. «Ещё какая! Из такой вот жирной свинюшки», — и соседка показала руками, какая жирная свинюшка была. «Нельзя», — Ира отвернулась к стене и разрыдалась пуще прежнего. Наутро она сменила поезд на самолёт, увидела облака и море, почти увидела Бога — так высоко летел блестящий аппарат — и вечером приземлилась в аэропорту имени Бен-Гуриона. Земля обетованная дышала фиалками, перебродившими фруктами и разноголосицей — так пахла новая жизнь.
( Collapse )

Однажды вечерком Папа Римский решил пройти потайными римскими улочками и подышать летним воздухом. И вот идет он, степенно оглядывает окрестности, как вдруг видит маленького мальчика, курящего сигарету.
— Милый сын мой, — говорит Папа, — не слишком ли ты молод, чтобы курить?
— Да пошел ты, батя, нахуй! — говорит мальчик.
Папу чуть инфаркт не хватил:
— Ты что, мальчик, — говорит он. — Ты мне — Великому Понтифику, викарию Христову, главе Католической Церкви, наместнику Господа нашего на земле и Пастырю людскому говоришь "пошел нахуй"? ДА ПОШЕЛ ТЫ САМ НАХУЙ!

Подрались как то батюшка и свидетели Иеговы..
- И кто победил?
- Ясен хрен батюшка, кадило это вам не брошюрки...

Купили с мужем дом, начали ремонт делать. Свекровь обрадовалась, она любит ремонты. Хотя её помощи и не просили. Утром приезжаю с работы, а в нашем доме свекровь уже развела кипучую деятельность, раствор замесила, обои старые какие-то привезла зачем-то, стоит руки в боки и говорит - "вот здесь будет у вас мойка, а вот тут под детскую комнату переделаем, карнизы я договорилась у Маши какой-то там забрать, она новые купила, старые вам отдаст!" и дальше в том же духе. Я мягко говоря была ооочень неприятно удивлена таким её самоуправством, но говорить ей ничего не стала. Давайте, говорю, не сегодня. Я чёт приболела, все завтра, спасибо. А после говорю мужу - ты маме объясни как - нибудь помягче, что это НАШ дом, мы сами решим, где детская будет, где мойка. И обои выберем сами. Только говорю, найди слова, ты же знаешь свою маму лучше, а то если я начну говорить, ещё и обидится. Муж - хорошо, поговорю.

А на следующий день приезжаю домой - сидит мой дорогой, грустный такой. Я говорит, маму из дому выгнал. Зачем выгнал - то?! "Да я ей сказал - у себя ремонты делай какие хочешь, а к нам не лезь, да и Ольге (то есть мне) не нравиться, что ты тут командуешь". В общем свекровь обиделась, сказала что ноги её в нашем доме не будет, и чтобы б мы к ней не ходили больше никогда. И ушла, дверью хлопнула. Эх, говорю, дипломат ты,милый, хоть сейчас в МИД. А свекровь уже на завтра привезла нам молоко из деревни, как ни в чем ни бывало. Но с тех пор в наши дела вообще не лезет. Точно муж дипломат.
(с) сеть

К Вашей истории с гуманитаркой.
1996 или 1997 - точно не скажу.
На севере Москвы жил мой друг, известный, как Зырян. Приехал я к нему. Там было ещё один наш друг, Тухлый. Сели пить водку. Закусывали пельменями. Ночь наступила.
Звонок в дверь. Зырян вышел, поговорил минуту и возвращается к нам.
- Значит так. На седьмом этаже живёт баба одна. Лена. Короче, так. Она больше не бахается. Ей страшно, просит всем к ней в гости.
- Пусть сама сюда идёт, - говорю.
- Не может. Ей отец запретил уходить из дома.
Выходим - на лестничной клетке стоит девушка примерно лет 20-ти, с некоторой южной примесью, с кольцами в ушах и чёлкой на пол-лица. Идём к ней. Тухлый водку прихватил.
- Не, оставь, чувак, у меня есть, - говорит Лена.
У Лены на столе - три разные дорогие бутылки, и еду из холодильника принесла, нормальную закуску - колбасу, огурцы. Дом хорошо обставлен.
Выпили. Пришли две подружки - две сестры, тоже из этого дома.
Я спросил:
- Лена, ты что, одна живёшь?
- С мамашей.
- А где она?
- Да, - махнула рукой, - На блядки пошла.
- А папа?
- Папа в разводе.
- А чего ты боишься?
- Да, не знаю. Страхи разные, хуё-моё.
Забили, раскурились. Звонок в дверь.
Лена:
- Блять, пиздец, это отец!
Мы напряглись - но подойдя к двери, Лена успокоилась и впустила молодого незнакомого парня. Тот сделал приветственный жест, улыбнулся и сказал:
- Отдыхаете? Заебись! Я ща!
И ушёл в туалет.
- Это Дэн с четвёртого этажа.
Мы накатили по новой. Тухлый приобнял одну гостью, Зырян - другую, а я вёл светский разговор с хозяйкой.
- Ты бахалась, сестрица?
- А то.
- Дорог нет.
- Дорог нет? - Лена хихикнула, задрала юбку и вытянула ногу, и я сигарету выронил - внутренняя сторона бедра была исколота, но заживала.
- А как спрыгиваешь?
- Бухаю.
Пили наверное, час. Тухлый с Зыряном ушли ебать сестёр в спальню. Я пошёл в туалет, оказался заперт. Вернулся, объявил.
Лена подскочила.
- Дэн! Блять, там Дэн!
Стучали-стучали, Я дверь выбил - а парень, который пришёл последним, сидел там на унитазной крышке - мёртвый, с баяном в вене.
- Дэн, сука, что ты натворил!
Лена стала звонить.
- Ща папа приедет, сказал ничего не трогать.
- А кто он у тебя?
- Кто-кто, мусор!
Приехал печальный кавказец в кожаном плаще, сухо, но без агрессии, поздоровался. Обыскал мертвеца, надев печатку - у того было несколько «чеков», сигареты, немного денег и ключи. Ушёл с ключами. Вернулся и подошёл ко мне.
- Тебя как зовут?
Я представился.
- Земляк, да? Поможешь?
Я не отказал.
Вынесли несчастного Дэна на руках по лестнице, внесли в его хату и усадили на диван. В квартире Дэна было прокурено, висели фотографии голых баб, валялись "баяны" - типичный наркоманский змеюшник.
Вышли, захлопнули дверь. Вернулись.
Кавказец налил - мне и себе. Лена сидела рядом – у неё тряслись руки. Из спальни доносились стоны.
- Земляк, ты понимаешь, что это между нами, понимаешь, да?
Я подтвердил.
- Ты её давно знаешь?
- Сегодня познакомились.
- Это моя кровь, всё-таки, понимаешь? Убил бы её, но не могу, - он кивнул в сторону Лены. Не могу. Через час расходитесь. Меня тут не было.
Поманил меня к выходу. Я вышел с ним.
- Брат, ты это. Ты Лену не трогай. Понял? У неё СПИД.
И ушёл.
Через год пропал Зырян. Стал колоться. Уехал в Питер и пропал. Как в воду канул.

Мы потеряли целое поколение. Моё поколение потеряло 20 лет жизни, но в основной массе уцелело – следующее было съедено. Выбито, как на войне. Досталось на обед немцовым, ходорковским и т.д. Было приправлено перхотью галича и окуджавы, обложено сникерсами и конфетками скиттлз, полито пепси-колой и употреблено – во имя жира, который нарос на брежневском комсомоле, на картавой диссиде, на всей мрази, наработанной беспросветной системой отрицательного отбора в издыхающем СССР.
Никогда больше – вот что надо повторять, глядя на жадных, бездарных хомячков, которые считают чужие деньги и молятся на америку-маму. Которым приспичило "геволюцию" устроить
Никогда больше.

© Григоров Амирам

Мой отец не очень стеснялся в выражениях, когда я была маленькой, поэтому в пять лет я была свято уверена, что "пидорас" - это такое имя, как Тарас.

Я сейчас дружу с одной девушкой, в трезвом виде она почти неприступна. У неё муж, дети, домашние животные в ассортименте. Всё невероятно запутано. Аппендицит, опять же. Но однажды опоил её, и до утра шептал в ухо непристойности, вплоть до Мандельштама. Последнего она мне потом простила. Отличная девушка, глаза Анжелины Джоли, фигура Скарлет Йохансон.
И у неё большой такой плюс, она не знает, что я блоггер.

Так вот.
Её подруга потом спросила, были ли у нас Отношения.
Девушка ответила «Почти нет».
А по-моему, «Почти да».
Просто девушке кажется, она почти устояла.
А я уверен, что почти победил. Чувствуете разницу?
Я – почти нет. А вы, видимо, почти да.

Не в силах больше отражать мою страсть, она предложила съездить понырять, на Крещение. Давай, говорит, очистимся. Сам я не сильно верующий мужчина, но когда фигура Скарлет Йохансон, купание хоть в вулкане выглядит интересной идеей.

Поехали в дальний монастырь, стояли службу. Креститься я стеснялся, сначала. Потом все вокруг так махали лапами, моя отстранённость стала подозрительной.

Сбоку старушка в чёрном торговала всякими волшебными пустякам. Ей сунули записку, она прочла и зашипела, громко:
– Какая я вам матушка Мария! Матушка Мария вон там (показала рукой на деревянную конструкцию в углу). Вот к ней и ступайте.
Так вот, эта матушка не-Мария, возилась, пыхтела, ничуть не стеснялась, и я тоже перестал. К концу уже бил поклоны, подпевал «Славим, Славим», и «Святый боже, святый крепкий». И даже посмотрел строго на одну тётку, которая считала, что поёт терцию, но сильно лажала.
Вообще, у Бога в этом храме всё отлично с иронией. Там все смешные и никого не лупят молнией. Даже меня, всю службу размышлявшего о мировой борьбе с аппендицитом.

Потом все мужики выстроились в очередь. Стало ясно, сейчас начнётся какой-нибудь торжественный обряд, например, обрезание. Мне не хотелось, я начал всем уступать дорогу. Но сзади так подпирали ободряюще, подумал, ну и ладно. Пройти обрезание на глазах у Скарлет Йохансон, это ли не счастье.

А это, оказалось, причастие. Мужики целовали икону и волосатые батюшкины пальцы. Ели булку. Я внимательно всё запомнил. Прицелился губами Иисусу в нарисованную ногу, промахнулся. Попал в ккую-то серебристую шишечку. Меня качнуло, ну. Для блоггера, только что избежавшего обрезания, это нормально. Батюшка посмотрел внимательно, но простил. Ткнул кулаком под нос, чтоб хоть этот поцелуй удался. В общем, всё хорошо.

И мы пошли купаться. Мальчики налево, девочки позже, может быть, если мальчики вернутся. Меня представили огромному такому Володе. Володя пообещал, что я никуда не сбегу. Господи, думаю, ладно в царевича, тут не стать бы горбунком, после процедуры.

Вообще-то, боялся другого.
Понимаете, если голого сантехника окатить водой на морозе, вряд ли он скажет вам малую Иисусову молитву. От его вскрика, скорей всего, завянут берёзы и заборам станет жарко и неудобно. Это рефлекс, мы не виноваты.

Проруби не было, повели к колодцу. Колодец в лесу. Темно. Снег и ёлки. Освещали путь мобильниками. В пути Володя рассказал, как однажды из ведра выпала ледяная глыба и это была настоящая опасность для здоровья.
Разгребли сугроб ботинками, натаскали воды. Минус двенадцать, ветер. Разделся, развесил свои всякие трусы на заборе. Всё в том порядке, в каком потом надевать. Чтоб после в беспамятстве не погибнуть, позорно путаясь головой в непонятных тряпках. Встал, перекрестился.

И тут Володя вылил первое ведро.

Ну что вам сказать.
Холодно – это слово из другого измерения. Здесь же просто гитлер капут и всё. Поскольку вы сейчас читаете глубоко духовный рассказ, я не могу выразиться точнее, извините.
Помню, воздух замёрз в груди. Ругаться стало нечем. Я показал Володе глазами, что давай второе.

Второе ведро показалось горячим. Организм сошёл с ума, рецепторы транслировали в мозг какие-то случайные числа.
- Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй меня, грешного – вдруг сказал я на вдохе, совершенно искренне.

- Вот и хорошо – улыбнулся Володя. И вылил третье ведро. Даже уже как-то обыденно. И я пошёл, хрустя по снегу чужими молочными ногами. Одеваться. Помню лишь, носки смешно примёрзли к тапкам.

Девушка, меж тем, купаться передумала. Зато прогрела машину и ждала меня, я б сказал, даже с волнением. Такая хорошая. И фигура. И очень надеюсь, ей нравится мой Мандельштам.

Вот этот:

Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека,
И все твое —
От неизбежного.

От неизбежного
Твоя печаль,
И пальцы рук
Неостывающих,
И тихий звук
Неунывающих
Речей,
И даль
Твоих очей.
(С) СЕТЬ