Ухмылка богов
- Да идите себе, идите... Устроили тут, не пойми что. Валите на хуй. - Григорий Викторович вяло махнул рукой, отвернувшись от входа в зал ресторана. - Совсем охренели от безнаказанности, материться мне нельзя видите ли.
От только что сверкавшего гнева и ярости не осталось и следа. Он без особого интереса смотрел, как из зала охранник выводит семейную пару с ребенком. Еще одних поставил на место. Но той радости, которая бывала, когда он только вступил в должность и пошел вверх уже не было. Как же ему нравилось ставить таких на место, показывать, кто здесь настоящий хозяин жизни. А теперь вот, даже это не радовало.
Бывает так, что то, что должно радовать, особых эмоций не вызывает. Такое бывает, например, от того, что хандра вбивается в голову, обволакивает разум серым ватным одеялом и глушит все яркое, что идет снаружи. Такое бывает, например, и от банальной пресыщенности.
Когда наелся человек до отвала и сыто смотрит на стол, а вставать из-за стола не спешит, все думает какой бы кусок еще в себя запихнуть. Без радости, но упорно. Говорят, что на таких людей боги смотрят по-особому. Говорят, что они им улыбаются, но пустая та улыбка. И чем пресыщеннее человек, тем более пустая и пугающая улыбка у богов.
У Григория Викторовича был как раз второй случай. Он был пресыщен. В буквальном и переносном смысле. На столе перед ним стояло блюдо с курицей, отсвечивающей янтарной запеченной корочкой. На блюде лежал и золотистый печеный картофель. В тарелках видны были остатки салатов. И Григорию Викторовичу на это все было наплевать. Есть не хотелось. Пить уже тоже хотелось не очень. Рюмка, еще минут 10 назад радовавшая запотевшим боком, стояла покинутая и брошенная. Рядом со столом лежала другая рюмка, залапанная уже и грязная. Лежала разбитыми осколками, которые не решался убрать халдей, стоявший сбоку и напряженно ловивший сигналы тела капризного клиента.
- Короче. – Григорий Викторович отвлекся, наконец, от пьяной меланхолии, - Убери здесь все. А я пойду на хрен от сюда. Задолбали вы меня. Все задолбали!
На последней фразе он все-таки опрокинул содержимое рюмки в себя, неуверенно встал из-за стола, потянув на себя скатерть. И пошел, пошатываясь к выходу.
- Иннах, – ласково махнул рукой водителю-телохранителю.
Тот, понятливо кивнув, вышел из машины. Барин сегодня сам будет ехать. Дай Бог, чтобы машину не разбил в хлам, как прошлый раз.
- Да кто они все? – Григорий Викторович даже не подумал остановиться на перекрестке, равнодушно пропуская мимо ушей визг тормозов позади, - Пыль. Грязь. Рабочие муравьи.
Машина подергивалась, шла неровно, послушно повинуясь указаниям водителя.
- Надо вводить более жесткие правила, кому и по каким дорогам можно ездить и в какое время. И в какие рестораны ходить. Заебали. Почему я, представитель управляющего механизма этого сраного муравейника, должен дышать потом после этих обычных людей?
Он икнул. Задумался.
( Collapse )
От только что сверкавшего гнева и ярости не осталось и следа. Он без особого интереса смотрел, как из зала охранник выводит семейную пару с ребенком. Еще одних поставил на место. Но той радости, которая бывала, когда он только вступил в должность и пошел вверх уже не было. Как же ему нравилось ставить таких на место, показывать, кто здесь настоящий хозяин жизни. А теперь вот, даже это не радовало.
Бывает так, что то, что должно радовать, особых эмоций не вызывает. Такое бывает, например, от того, что хандра вбивается в голову, обволакивает разум серым ватным одеялом и глушит все яркое, что идет снаружи. Такое бывает, например, и от банальной пресыщенности.
Когда наелся человек до отвала и сыто смотрит на стол, а вставать из-за стола не спешит, все думает какой бы кусок еще в себя запихнуть. Без радости, но упорно. Говорят, что на таких людей боги смотрят по-особому. Говорят, что они им улыбаются, но пустая та улыбка. И чем пресыщеннее человек, тем более пустая и пугающая улыбка у богов.
У Григория Викторовича был как раз второй случай. Он был пресыщен. В буквальном и переносном смысле. На столе перед ним стояло блюдо с курицей, отсвечивающей янтарной запеченной корочкой. На блюде лежал и золотистый печеный картофель. В тарелках видны были остатки салатов. И Григорию Викторовичу на это все было наплевать. Есть не хотелось. Пить уже тоже хотелось не очень. Рюмка, еще минут 10 назад радовавшая запотевшим боком, стояла покинутая и брошенная. Рядом со столом лежала другая рюмка, залапанная уже и грязная. Лежала разбитыми осколками, которые не решался убрать халдей, стоявший сбоку и напряженно ловивший сигналы тела капризного клиента.
- Короче. – Григорий Викторович отвлекся, наконец, от пьяной меланхолии, - Убери здесь все. А я пойду на хрен от сюда. Задолбали вы меня. Все задолбали!
На последней фразе он все-таки опрокинул содержимое рюмки в себя, неуверенно встал из-за стола, потянув на себя скатерть. И пошел, пошатываясь к выходу.
- Иннах, – ласково махнул рукой водителю-телохранителю.
Тот, понятливо кивнув, вышел из машины. Барин сегодня сам будет ехать. Дай Бог, чтобы машину не разбил в хлам, как прошлый раз.
- Да кто они все? – Григорий Викторович даже не подумал остановиться на перекрестке, равнодушно пропуская мимо ушей визг тормозов позади, - Пыль. Грязь. Рабочие муравьи.
Машина подергивалась, шла неровно, послушно повинуясь указаниям водителя.
- Надо вводить более жесткие правила, кому и по каким дорогам можно ездить и в какое время. И в какие рестораны ходить. Заебали. Почему я, представитель управляющего механизма этого сраного муравейника, должен дышать потом после этих обычных людей?
Он икнул. Задумался.
( Collapse )
